Услуги, оказанные Мунэнори Иэясу во время сражения при Сэкигахара стали поворотным пунктом в судьбе семьи Ягю. Только за год до этого семидесятилетний Мунэёси написал завещание, в котором просил, чтобы, если он «упадет где-нибудь мертвым», средства, полученные от продажи чайных принадлежностей, «пошли на его похороны и на текущие домашние расходы». Состояние семьи Ягю таяло с 1594 г., когда принадлежавшие ей пахотные земли были конфискованы правительством Тоётоми, за то, что они не были должным образом оформлены для налогообложения.

Теперь же, за заслуги Мунэнори, новый правитель Токутава вернул семье ее земли, приносившие доход в 2000 коку в год. В следующем году Мунэнори было дано дополнительное содержание в 1000 коку, и он получил должность наставника в искусстве боя на мечах при Хидэтада, втором сёгуне Токугава (1578—1632, правил с 1605 по 1623). Последующее возвышение Мунэнори в иерархической системе Токугава было медленным, но непрерывным. В 1615 г., во время летнего похода на Осаку, он прославился как телохранитель, убив семерых из специального штурмового отряда вражеских воинов, проникших близко к лагерю Хидэтада. В 1623 он был назначен наставником в искусстве боя на мечах к Иэмицу, третьему сёгуну (1604—1651; правил с 1623 по 1651). К 1632 г. его доходы достигли 6000 коку. Два месяца спустя он получил должность о-мэцу-кэ, или генерального инспектора. Основной его обязанностью в этой должности был присмотр за даймё — самураями, имевшими доход не менее 10000 коку, и за другими высокопоставленными чиновниками. В том же году Мунэнори завершил свой наиболее важный трактат об искусстве боя на мечах, Хэйло Кадэн Сё.

В 1636 г., когда его годовой доход превысил 10000 коку, Мунэнори был принят в престижный круг даймё. К моменту его смерти в 1646 г. доход его составлял 12500 коку. Он, несомненно, был единственным профессиональным мастером меча, служившим подряд трем сёгунам, достигшим столь высокого положения и имевшим такое большое влияние в правительстве.

Как о столь выдающемся мастере меча, о Мунэнори рассказывали многочисленные истории. Многие из них, конечно, были придуманы рассказчиками в более позднее время, однако два примера помогут прояснить, какого рода подвиги ожидались в то время от прославленного мастера меча.

Однажды поздней весной Мунэнори, к тому времени уже старик, стоял в саду, любуясь опадающим цветом вишни. Неожиданно он почувствовал, что какая-то опасность угрожает ему сзади. Считалось, что настоящий мастер меча способен уловить даже невидимую опасность, потому Мунэнори был весьма раздосадован, когда обернулся и не увидел ничего, кроме собственного пажа, почтительно, как того требовал долг, держащего его меч. Расстроенный тем, что предчувствие его обмануло, он удалился в свои покои. Вечером один из его слуг, заметив, что Мунэнори пребывает не в лучшем расположении духа, спросил его, в чем дело. Вопрос как будто принес облегчение Мунэнори, и он рассказал все, как было. Услышав это, паж, который сидел рядом, в страхе признался, что когда он стоял позади него в саду, он на мгновение задумался, неужели в такой мирной обстановке даже столь великий мастер меча, как Мунэнори, не может расслабиться настолько, чтобы ему нельзя было бы нанести внезапный удар сзади. То, что Мунэнори принял за угрозу, было мыслью его пажа. Это открытие вернуло Мунэнори хорошее настроение, а паж удостоился похвалы за честность. Третий сёгун Иэмицу увлекался поединками на мечах. Однажды, когда он собирался устроить состязание между несколькими своими мастерами меча, он увидел среди собравшихся, мастера верховой езды по имени Сува Бункуро и настойчиво стал приглашать его принять участие. Бункуро ответил, что будет рад, но только если ему позволено будет сражаться верхом, добавив, что верхом он может победить кого угодно. Иэмицу велел своим мастерам меча сразиться с Бункуро так, как тот хотел. Оказалось, что Бункуро хвастался не зря. Размахивать мечом, сидя на вздыбленном коне, было для большинства мастеров меча делом непривычным, и Бункуро с легкостью одолел каждого, кто отважился выступить против него верхом. Несколько озадаченный, Иэмицу попросил Мунэнори сделать одну попытку. Мунэнори, хотя и пришел только как зритель, немедленно согласился и сел на коня. Когда их кони сблизились, Мунэнори неожиданно остановил своего скакуна и стукнул коня Бункуро по носу своим деревянным мечом. Конь встал на дыбы, и пока знаменитый всадник пытался восстановить равновесие, Мунэнори выбил его из седла.

Мунэнори и его влияние

Какие бы истории про него ни рассказывали, Ягю Мунэнори имел значительный вес в сёгунате Токутава, и своим влиянием он в значительной мере был обязан своей должности наставника сёгуна в искусстве боя на мечах. Поскольку школа фехтования Синкагэ, принадлежавшая семейству Ягю, была избрана сёгуном, она пользовалась признанием и уважением. Некоторые даймё добивались и получали инструктаж у самого Мунэнори, некоторые из них сами со временем стали превосходными мастерами меча. Многие из них приглашали в учителя лучших из учеников Мунэнори. Влияние Мунэнори определялось также силой его ума и характера. Особенно ясно это показывают его отношения с сёгуном Иэмицу. В этой связи часто цитируют слова Кацу Кайсю (1832—1899). Мастер меча, который в 1860 г. командовал первым японским военным кораблем, прибывшим в Соединенные Штаты с визитом вежливости, который впоследствии стал министром военно-морского флота, говорил, что Мунэнори «был не просто рядовым фехтовальщиком», но «обладал исключительным влиянием на этого неуправляемого сегуна». Он подкреплял свое утверждение ссылкой на действия Мунэнори во время восстания в Симабара. Это восстание на Кюсю вспыхнуло в конце 1637 г. из-за непосильного бремени налогов на область Симабара и из-за жестокого преследования христиан в этом районе, где было особенно много обращенных. 37000 повстанцев в течение трех месяцев удерживали старую крепость, до тех пор, пока вызванный осадой голод и штурм, предпринятый правительственными войсками численностью 120000 человек, не сломили их.

Ссылаясь на действия Мунэнори, Кайсю, очевидно, имел в виду историю, записанную Араи Хакусэки (1657—1725), конфуцианским ученым и советником, приближенным сёгуна Иэнобу (1662—1712; правил с 1709 по 1712). Эта история стоит того, чтобы ее пересказать.

Десятого числа двенадцатого месяца 1637 г., когда Мунэнори был в гостях на пиру, один из его приближенных сообщил ему о восстании христиан на Кюсю и о том, что сёгун поставил во главе направленного против повстанцев войска Итаку-ра Сигэмаса. Он немедленно одолжил у хозяина дома коня и поскакал в Синагава, затем в Кавасаки, но и в том, и в другом месте ему говорили, что Сигэмаса и его войско уже ушли на несколько миль вперед. Поскольку день подходил к концу, Мунэнори повернул назад, поспешил к замку Эдо, который в то время был резиденцией сёгуна, и попросил немедленной аудиенции. Когда Иэмицу вышел к нему, Мунэнори сказал, что он хотел, но не смог остановить Сигэмаса, передав ему ложный контрприказ. На вопрос, зачем он это сделал, он ответил, что Иэмицу совершил ошибку, поручив столь незначительному чиновнику как Сигэмаса подавить религиозное восстание. Он предсказал, что Сигэмаса обречен на поражение и смерть. Уязвленный столь резкой оценкой принятых им мер, Иэмицу вышел из комнаты. Но Мунэнори не хотел уходить, и тогда сёгун вернулся и потребовал дальнейших объяснений. Аргументация Мунэнори была примерно следующей. «Путь воина» основан главным образом на избавлении от страха смерти. Но даже самому опытному полководцу редко удается превратить всех своих людей в бесстрашных бойцов. С другой стороны, религиозные фанатики испытывают блаженство, умирая за веру. Объединившись в безвыходной ситуации, они представляют внушительную военную силу.

Конечно, напомнил сёгуну Мунэнори, Сигэмаса — человек опытный и бесстрашный. Во время зимнего похода на Осаку в конце 1614 г. двадцатипятилетний Сигэмаса один был выбран из сотен тысяч воинов, чтобы доставить договор о перемирии в лагерь врага. Он блестяще справился с этой миссией. Тем не менее, с тех пор он не занимал важных должностей, а его нынешний доход в 15000 коку не придает ему большого веса в глазах знати, особенно тех даймё, которые живут далеко от столицы. Если, что весьма вероятно, местные даймё в провинции Симабара не будут выполнять его приказания, сёгуну придется заменить его кем-то более значительным по рангу и престижу. Но если это случится, как же тогда Сигэмаса вернется в Эдо живым? Потерять таким образом столь опытного воина как Сигэмаса было бы позором. Поэтому он, Мунэнори, теперь просит официального разрешения отозвать Сигэмаса. Пока еще не поздно убедить Сигэмаса вернуться и объяснить причины его отстранения, не уязвив его самолюбия.

Аргументы Мунэнори, похоже, убедили Иэмицу, но он почему-то не смог пересилить себя и ничего не предпринял. Все вышло почти в точности так, как предсказывал Мунэнори. Местные даймё не выполняли приказов Сигэмаса, и все его приступы были отбиты. Тогда главнокомандующим был назначен один из первых советников сёгуна. Узнав, что его собираются сместить, Сигэмаса приказал начать общий штурм, пытаясь выполнить свою миссию до прибытия нового командира. Но и этот штурм окончился неудачей из-за неповиновения местных даймё. Пристыженный и совершенно отчаявшийся, Сигэмаса предпринял атаку на стены вражеского замка во главе небольшого отряда и был убит. История эта выглядит слишком складной, как будто сочиненной ретроспективно, отталкиваясь от исторических событий, чтобы представить Мунэнори как идеального советника. Некоторые говорят, например, что если бы Мунэнори действительно хотел остановить Сигэмаса, он мог бы воспользоваться услугами тайной полиции — ниндзя, если угодно, которая была в его ведении. Тем не менее, нет особых причин сомневаться в правдивости этого рассказа. Прежде всего, пусть и конфуцианец, Хакусэки был серьезным историком, и он описывал действия лица, приближенного к сегуну Иэмицу. Если бы он знал, что вся эта история — выдумка, он не стал бы ее приводить, тем более, что она выставляет Иэмицу не в лучшем свете. К тому же Иэмицу, по-видимому, был последним из Токутава, кто поддерживал близкие личные отношения со своими подчиненными, и Мунэнори был одним из его ближайших друзей. Бюрократизация правительства, которая набирала темпы в правление Иэмицу, вскоре привела к изоляции сегуна. Его желание, равно как и возможность, выслушивать плохие новости, по-видимому, значительно уменьшились после третьего сегуна. Думается, однако, что сам Иэмицу еще мог поступать и поступал как правитель, не чуждый человеческих чувств и привязанностей. Привязанность третьего сегуна к Мунэнори очевидна из одного замечательного письма, которое он написал своему наставнику в фехтовании. Это письмо датировано шестым числом шестого месяца, без указания года. Процитируем его полностью:

«Я не прибегаю к искусству меча для развлечения или чтобы убить время. В эти последние годы я стал упражняться в нем с еще большим старанием, поскольку осознал, что вы рассматриваете искусство меча как способ управлять сознанием, и меч подвластен вашей воле.»

На тот случай, если вы полагаете, что я упражняюсь в искусстве меча, пренебрегая его духом, я пишу это письмо и посылаю его вам.

Поскольку я думаю, что для самурая, будь он высокого или низкого ранга, нет другого пути, кроме того, чтобы научиться контролировать свое сознание, искусство меча глубоко запало мне в душу, я отношусь к нему со всей серьезностью и не забываю о нем ни днем, ни ночью. Но поскольку, видимо, мое сознание не готово к этому, я не могу подчинить его своей воле. Мое отношение, я полагаю, отличается от отношения ваших учеников низкого звания. Поскольку я действительно думаю, что ваше искусство меча заслуживает серьезного отношения, я не перестаю думать о нем. Потому я был и остаюсь вашим другом с самого детства.

Что касается моего умения владеть мечом, вы хвалите его, но не пытаетесь учить меня так, чтобы я действительно совершенствовался. Я не считаю, что здесь вы верны себе. Даже простых людей следует обучать по-честному. Но, при том, что я столь откровенен с вами, вы не пытаетесь действительно улучшить меня, но учите меня так, как будто вы вынуждены это делать. Я не думаю, что здесь вы верны себе. В эти последние годы вы дали мне вашу книгу. Я подал вам мой сэйси и, наконец, вы сказали мне, что научили меня всему, чему можно научить, без исключения. Я был доволен, всегда поддерживал с вами дружеские отношения и даже позволил вам стать знатным господином. Тем не менее, поскольку вы не хотели учить меня всему, чему следует научиться, мое умение владеть мечом далеко от совершенства. Теперь же, если вы действительно заботитесь обо мне, считайте, что я совсем не умею обращаться с мечом и учите меня как можно тщательнее. Я буду доволен. Искусство меча, если относиться к нему как это делают обычно, бесполезно. Пока я не научусь контролировать мое сознание и подчинять его моей воле, я не думаю, что от моего владения мечом может быть какая-либо польза. Вам решать, сделать ли мое умение обращаться с мечом совершеннее или оставить все как есть. Я попытался изложить свои мысли так, чтобы вы могли понять. Еже ли и теперь вы не расскажете мне об искусстве владения мечом, я признаю, как, вероятно, вы и считаете, что оно совершенно бесполезно. Теперь, когда вы знаете, что я серьезно отношусь к искусству меча, если вы решите оставить все как есть, можете считать тогда, что вся моя дружба с вами была ни к чему. Если вы проникнете в суть этого письма, подумайте обо мне и объясните мне все, что касается искусства боя на мечах, как можно тщательнее. Я же устрою все так, что не только вы, но также Самон и другие ваши дети не будут испытывать ни в чем недостатка даже после вашей смерти. Если, конечно, ваши дети окажутся недостойными, тогда другое дело.

Это письмо, содержащее одновременно и угрозу, и просьбу, местами снисходительное, но полное упреков, выражает преклонение Иэмицу перед Мунэнори как перед мастером меча и в то же время глубокое расположение к нему. Официальные записи сёгуната Токутава упоминают о частых встречах Иэмицу с Мунэнори. «Мунэнори больше нет с нами, и мое горе не знает пределов» — фраза из письма Иэмицу, в котором он посмертно повышает придворный ранг Мунэнори на одну ступень. Это, возможно, казенное выражение, но в данном случае оно звучит искренне.